белые уйдут. Мама рассказывала, что один у нас остановился?

– Один кто?

– Офицер, – сказал он.

По спине пробежал холодок.

– Нет.

– Ага. Большинство солдат спят в церкви или в школе, но офицеры для такого слишком важные. Их разместили в наших домах. Они приходят ночью и за едой. С нами поселили чеха.

– Поверить не могу! – воскликнула я. – Мы должны жить с одним из них? Как ты это терпишь?

Костя пожал плечами:

– Мы сражаемся в битвах, в которых можем победить, Женя.

Когда мама вернулась, мы с ней и Анной присели на скамейку в тени за домом. Тут было прохладнее. Стояла тишина, нарушаемая трелью жаворонка, доносящейся с соседского дерева. Я плела новую пару лаптей: связывала гладкие полоски высушенной коры и протягивала их через деревянный крючок. Плести лапти меня научил батя, когда мне было десять лет. Сейчас я могла это делать с закрытыми глазами.

А вот Анна действительно сидела с закрытыми глазами. Она должна была чистить капусту на обед, но вместо этого она облокотилась на шершавую стену дома и уронила голову на грудь. Мы ее не трогали. Я надеялась, что Костя не увидит, как она спит, пока мы работаем. Ей нужен был отдых. Правда, мне тоже, но дела сами себя не сделают. Я плела лапти, мама резала картошку. Солнце медленно садилось за горы.

Во входную дверь постучали. Я с беспокойством взглянула на маму. Соседи никогда не стучали, просто звали нас. Это был кто-то чужой.

Слегка нахмурившись, мама покачала головой, давая понять, чтобы я не беспокоилась.

– Мы за домом, Иржи! – крикнула она.

Анна резко проснулась. Капуста упала с ее колен на землю. Мама подобрала ее и положила рядом на скамейку вместе с ножом.

– Кто там? – спросила Анна. Ее голос охрип после сна.

В ответ на ее вопрос из-за дома показался чешский солдат. Как и остальные чехи, он был одет в красные штаны, длинную темно-зеленую рубаху и высокие сапоги. И, конечно же, на спине он нес винтовку. Его светлые волосы прикрывала смешной формы шапка с золотой эмблемой. Он улыбнулся маме.

У меня пересохло во рту. Чех слишком располагал к себе. Он показался мне человеком, который в один момент тебе улыбнется, а в другой тебя застрелит. Я вскочила на ноги, закрывая собой маму. Она заставила меня пообещать, что я буду хорошо себя вести, но нужно быть готовой на случай, если он вздумает что-нибудь вытворить.

Чех несколько раз осмотрел меня с ног до головы, задерживаясь на некоторых местах дольше необходимого, и отвернулся. Я почувствовала жар, словно слишком близко подошла к печи. Будь он на нашей стороне, я бы не возражала против такого внимания. Было даже приятно. Но от этой мысли я сильнее разозлилась и сжала руки в кулаки.

– Добрый вечер, Алена, – сказал он с сильным акцентом.

– Добрый вечер, Иржи, – сказала мама. Она говорила церемоннее обычного. – Это моя дочь Евгения, можешь звать ее Женя, как мы.

Пусть только попробует.

Он протянул руку. Я посмотрела на нее. Мама разозлится, если я буду вести себя грубо. Но это чешский солдат. Он и его белые дружки забрали у меня Буяна. Застрелили Нюрку Петрову. И стоили Косте ноги.

Я знала, что нужно пожать руку. Но если я разожму кулак, то не сдержусь и ударю его.

Чех уже опускал руку, как вдруг Анна поднялась на ноги и пожала ее вместо меня.

– Здравствуйте, – сказала она. – Я Анна Вырубова. – Снова этот притворный говор – она звучала как крестьянка из Медного. – Женина двоюродная сестра, приехала ее навестить. Рада познакомиться.

Брови чеха разгладились, и он снова улыбнулся.

– И я рад познакомиться. Непростое время для визита, да? – добавил он.

Я усмехнулась. Он своих друзей, оккупировавших поселок, имеет в виду? Если его это так беспокоит, то пускай берет их и уезжает.

Мама ущипнула меня за спину, отчего я поморщилась. Я знала, чего она хотела. Улыбайся, будь вежливой, подружись с врагом. Но я не могла. И не буду. Достаточно было притащить Анну в дом. Она, по крайней мере, не убивала красных солдат. Но это?

Я схватила недоделанные лапти и крючок и умчалась в сарай, оставляя позади тишину. Мама загладит мою грубость, так что чех не расстроится. Такая у нас теперь работа. Кивать, улыбаться и быть ласковыми с солдатами, которые сражались против нашей революции. Отвратительно.

В хлеве было прохладно и пахло курами. Костя сидел на полу у пустого коровьего стойла и чистил шило почерневшей тряпкой. Его костыль валялся рядом.

– Познакомилась с чехом? – спросил брат. Наверное, он все слышал.

– Да. Мы теперь лучшие друзья.

Костя хихикнул, и на душе полегчало.

– Ты… – Он замолчал, округлив глаза на что-то позади меня.

Я развернулась и увидела, как в хлев ворвалась мама.

– Мам… – начала я.

Она размахнулась и ударила меня по лицу.

– Мама! – воскликнула я. Щека горела, и я прижала к ней обе ладони, сдерживая слезы. – Какого черта?

– О чем ты думала? Ты вообще думать умеешь?

– Он…

– Не пререкайся – Она снова подняла руку. Я заткнулась. – Этот человек нами управляет. Он может сделать с нами что угодно. Ты это понимаешь?

– Да я не сильно грубила, – проворчала я. – Он живет у нас в доме, а ты ведешь себя…

– Он может делать что захочет, – сказала она, прожигая меня гневным взглядом. – Думаешь, он не знает, что Костя – солдат Красной армии? Он не дурак в отличие от тебя. Он знает, что мы соврали лейтенанту Сидорову, сказав, что Костя умер. Иржи нужно лишь слово сказать, и Костю заберут. Ты этого хочешь?

Нахмурившись, я уставилась на свои ноги. Она права. И это меня задело.

– Пока он здесь, это его дом. Как он скажет, так и будет. Повтори, Женя. Это его дом.

«Да пошел он к черту, – хотела сказать я. – Он и все белые солдаты в поселке. Особенно чехи, которым плевать на нашу революцию, лишь бы втянуть нас обратно в войну с Германией. Пусть идут к черту все, кому наплевать на жизни крестьян».

– Повтори.

– Это его дом, – сказала я, через силу выплевывая каждое слово, словно те были мерзкими червями.

– Славно. А теперь возвращайся, извинись и скажи, что ему здесь рады.

Я покачала головой.

– Я не шучу, Евгения.

– Нет. Я буду вежливой, если ты этого хочешь. Буду отвечать, если он заговорит со мной. Но придется ему и дальше жить без моих извинений.

«Пусть сперва извинится за то, что забрали Буяна, – подумала я. – Пусть извинится за